Дело Локвудов - Джон О`Хара

— Жаль, что будущие поколения Локвудов оставят этот дом пустовать, — сказал Хиббард. — Впрочем, может быть, я и ошибаюсь. Кто знает? А вдруг сын Бинга предпочтет жить на Востоке. Но об этом, конечно, рано еще говорить.

— Не очень-то я на это надеюсь, — возразил Джордж. — Вы нарисовали мне весьма яркую картину калифорнийской семьи. Придется подумать и решить, как поступить с домом. Мой младший брат откажется от него — он теперь стал нью-йоркским жителем. Кто же тогда остается?

— Я вас вполне понимаю. Добротное здание, долго простоит. И через двести лет будет таким же. Всякому, даже неопытному человеку видно, как здесь все продумано и сколько вложено средств. — Хиббард встал.

— Хотите посмотреть дом? — спросил Джордж.

— Мне уже давно пора бы ехать, и все же — да, с удовольствием взгляну, как вы тут живете. — Хиббард улыбнулся. — Эти горгульи на камине — чертовски зловещие бесенята, верно? Но смешные.

— Я все думаю, можно ли доверить вам одну тайну. Вероятно, можно. Вы ведь состоите в клубе фарфорщиков, не так ли?

— Состою.

— И, наверно, в других обществах, где не принято рассказывать о том, что в них происходит?

— Конечно.

— Хотите быть посвященным в тайну, которую будем знать только мы с вами?

— Если вы во мне уверены. Я умею хранить тайны, но вы-то об этом не можете знать.

— Инстинктом угадываю, — сказал Джордж Локвуд. Он подошел к входной двери в кабинет и повернул в замке ключ. — Теперь возьмитесь рукой за вторую фигурку справа.

— Вторую справа, — повторил Хиббард.

— Поверните ее так, как поворачивают дверную ручку.

— Очень легко поворачивается. Что дальше?

— Дальше — ничего, если вы не толкнете фигурку.

— Вы хотите, чтобы я толкнул ее?

— Да.

Хиббард сделал так, как ему сказали, и панель в стене поднялась, открыв доступ к потайной лестнице.

— Великолепно! — воскликнул Хиббард. — А куда она ведет?

— Наверх — в стенной шкаф моей спальни и вниз — в подвал.

— О, как забавно! И никто о ней не знает? А плотники?

— Плотники — итальянцы из Нью-Йорка. Первоклассные мастера. Они не могут не знать, но им нет никакого смысла рассказывать.

— В идеале, конечно, вам лучше было бы их прикончить, засунуть трупы в мешок и сбросить в Большой канал.

— В идеале — да, но наш канал для этой цели непригоден.

— Есть и другие сложности. Какой цели должна служить эта лестница?

— Пока не знаю. Даже не могу сказать, зачем я велел ее построить.

— Ваши слуги, конечно, ничего о ней не знают?

— Даже жена не знает.

— Зато я теперь знаю, — сказал Хиббард. — А панель можно задвинуть изнутри?

— Да. И фигурка займет прежнее положение.

— Знаете, о чем я подумал, глядя на эту лестницу?

— О чем?

— О шкатулках, которые давали нам в школе святого Варфоломея.

— Они-то и натолкнули меня на мысль соорудить эту лестницу. В школе у меня тоже была шкатулка, только не совсем такая, как у других. По моей просьбе один столяр, старый немец из Пенсильвании, сделал в ней второе дно, и я прятал под фальшивым дном деньги.

— Вопреки правилам, — сказал Хиббард.

— Да. Зато, пока я учился в школе, у меня всегда были при себе наличные деньги.

— Откровенность за откровенность, мистер Локвуд: я делал то же самое. То есть тоже хранил деньги в тайнике. Все время, пока учился в школе. Но не в шкатулке. В ваше время ученикам вообще не разрешалось иметь деньги. Нам же сделали некоторое послабление, но все равно мы имели право получать не больше полутора долларов в неделю. Мне это правило не нравилось, поэтому я нарушал его все шесть лет.

— Где же вы прятали свои деньги?

— В разных местах. Один год я держал двадцать долларовых бумажек в переплетенных старых «Протоколах конгресса». Потом я хранил их в скворечнике на дереве за старой котельной. Отверстие в скворечнике я закрыл металлической сеткой, чтобы там не поселились птицы. Однажды положил деньги в банку из-под табака «Принц Альберт» и спрятал ее за доской объявлений на лодочной станции, но там их кто-то обнаружил. Двадцать пять долларов. Потом я придумал ловкий ход. Это была самая остроумная мысль из всех, какие когда-либо приходили мне в голову. Я вложил деньги в конверт, на котором не было ничего написано, и сунул его в отделение на доске для корреспонденции, где лежала моя почта. Его мог взять любой человек, но никто не взял. Он ни у кого не вызывал любопытства. Простой, дешевенький конверт. Будь на нем моя фамилия или чья-нибудь еще, кто-то, может, и соблазнился бы. Но он был настолько невзрачен, что никто его не тронул. Так, по крайней мере, мне казалось.

— Очень остроумно, — сказал Джордж Локвуд. — Как вы думаете, зачем мы тратили на это столько энергии? Деньги-то мы все равно не могли израсходовать, не рискуя выдать себя, — даже в ваше время.

— Что касается меня, то я знаю, зачем я это делал. У вас, возможно, была другая цель, я же задался целью перехитрить всех — и учителей, и товарищей по школе.

Джордж кивнул.

— И я этого хотел.

— Шкатулки удовлетворяли в нас потребность остаться наедине с собой. Правда, некоторым из нас хотелось еще большего.

— Чего же, например? Чего вам хотелось?

— Возможности быть совсем одному. Некоторые мальчики у нас в школе стеснялись ходить по малой нужде а присутствии других. Лично для меня это была не проблема, но мне всегда хотелось иметь что-нибудь сугубо свое, принадлежащее только мне. В школе это были спрятанные деньги.

— А в колледже?

— Собственная квартира — та, где я по сей день живу. Только в бытность мою студентом родители о ней ничего не знали. Теперь они, разумеется, знают, но она остается моей. В ней нет ни одной вещи, которая не принадлежала бы мне или которую бы мне кто-то дал. Переуступив ее порог, я могу отгородиться от всего мира.

— Что вы далеко не всегда делаете, — сказал Джордж.

— Верно, не всегда. В ней побывало немало посетителей, но все они потом уходят. Около двух лет назад я купил весь дом, а со временем куплю и оба соседних дома.

— Таким образом, вы можете не сдавать квартиры тем, кого вы не знаете.

— Наоборот: тем, кого я знаю, я не сдаю квартир. То есть тем, с кем встречаюсь в обществе. Все мои жильцы — чужие люди, и, естественно, они не знают, что я — владелец дома. Так будет и впредь.

— Собственное королевство на Бикон-хилле, — заметил Джордж.

— Со временем я приобрету и дома, расположенные позади моего, и таким образом полностью избавлюсь от любопытных глаз, — сказал Хиббард. — Но у меня нет потайного хода. Вы подали мне мысль.

— Мой маленький секрет очень скромен по сравнению с вашим, — сказал Джордж. — Полагаю, со временем вы станете владельцем целого квартала.

— Возможно. Но дело не в том, мал или велик секрет. Ваш потайной ход доставляет вам такое же удовольствие, какое мои дома доставляют мне.

Джордж кивнул.

— Да. Я очень быстро полюбил этот дом. Он уже приобрел характер, хотя обычно на это требуются годы. Когда его строили, я неотступно следил за каждой мелочью. И вот когда мы уже были почти готовы к переезду, здесь произошло несчастье. — И Джордж коротко рассказал о мальчике, напоровшемся на пики, которыми утыкана ограда.

— Хорошо еще, что вы не суеверны, — сказал Хиббард.

— Нисколько, — сказал Джордж. — Если, конечно, не считать суеверием веру в дурное предзнаменование. Впрочем, это, пожалуй, и есть суеверие.

— Какое же было дурное предзнаменование?

— А вот какое: я построил стену для того, чтобы сюда не ходили люди; так же поступил в свое время мой дед, желая защитить себя от тех, кто угрожал его жизни. Это длинная история, долго сейчас рассказывать, но ему действительно угрожали. Таким образом, идея постройки стены вокруг дома Локвуда, моего дома, явилась как бы продолжением семейной традиции. Кстати говоря, эта стена столь же непопулярна у окрестных жителей, как и стена, воздвигнутая когда-то моим дедом. Да и все остальные мои начинания были встречены неодобрительно. Например, я купил ферму у человека, семья которого трудилась на этой земле более столетия, и снес все постройки — дом, сарай и прочее. Бывший ее владелец уехал из округа. Потом я воздвиг эту стену, которая в глазах моих соседей и городских жителей должна была являться символом неприкосновенности, и укрепил сверху пики. И первый же нарушитель этой неприкосновенности поплатился жизнью. Что вы как миротворец об этом думаете?

— Трудно сказать. Вы не имеете к гибели мальчика никакого отношения.

— Но пики-то поставили по моему указанию.

— Я не считаю себя вправе осуждать. Ведь и я стремлюсь сделать так, чтобы люди не вмешивались в мою жизнь, разве нет! Меня тоже всегда привлекала идея жить в замке, окруженном рвом с водой. Я знаю одного очень религиозного человека, владеющего маленьким островком в штате Мэн. Он наверняка сурово бы вас осудил за эти пики, но сам он отделился от людей Атлантическим океаном. Надо быть очень хорошим пловцом, чтобы доплыть до этого островка с большой земли. Туда даже и в лодке не всякий доберется. Нет, я не стану оценивать вашу стену с точки зрения нравственности — ведь и вы тоже, кажется, не осуждаете меня за мое королевство на Бикон-хилле.